Но прежде чем посетитель спустится в музейное подземелье: в бездну веков, или в бездну отчаяния, или в бездну информации (здесь присутствуют все названные бездны), прежде чем он начнет смотреть, читать, запоминать и думать, ему дают отдохнуть и набраться сил. Экспозицию открывает видеоинсталляция, изображающая заповедную польскую пущу. Поверх стеклянных экранов, где среди туманных сосен мелькают то белка, то зубр, то олень, плывет на трех языках текст древней легенды в пересказе Агнона. Заблудилась кучка еврейских скитальцев в далеких восточных лесах и услышала голос с неба: «Полин», то есть «Польша», но они это поняли как: «По лин» – «Здесь отдохните». Отдохните, пока не придет время избавления. Мы знаем теперь, что было дальше: Мессия так и не пришел, а жизнь провоцировала переводить  «отдохните» как «упокойтесь». Но не будем о грустном. Тем более что поводов для еврейской грусти в Варшаве можно найти так много, что если все время грустить – ни на что больше сил не останется.

Итак, экспозицию открывает видеоинсталляция, полная эстетических и эмоциональных смыслов. Произведение искусства, а не носитель информации. Зато после отдыха в электронном лесу информация потоком обрушивается на посетителя. Там, в залах, тоже все очень красиво, но красота эта функциональна, это уже не «арт», а «дизайн». Все – красиво и все – содержательно.  Все стилистически по-разному. Видеоинсталляция, сталкиваясь с первым, уже научным залом, задает идею полистилистики как организующего принципа музея. Нет разделов одинаковых по манере изложения, по способу представления материала. Нет никакого единства, пронизывающего всю экспозицию. Более того, разные разделы видят в качестве своего главного зрителя разных посетителей. Разным по длительности эпохам посвящены равные по объему экспозиции. Сначала это смущает, потом все больше убеждает, в конце концов начинаешь понимать, что только так и надо.

Между тем в основу такого неравновесия положен очень простой, в сущности, консервативный и с детства всем знакомый принцип – школьная программа. В основе преподавания истории всего две идеи. Первая: чем древнее период, тем в более нежном возрасте его изучают. Действительно, Древний мир и Античность – пятый класс, Средневековье – для подростков, Новое и Новейшее время – уже для старшеклассников, почти студентов. Вторая: чем ближе к современности, тем детальней становится изложение. Три с лишним тысячи лет Древнего мира, тысяча средневековых лет и, наконец, девятнадцатое столетие – на каждый из этих периодов по одному учебному году. Это настолько привычно, что, кажется, и обсуждать не стоит.

Те же самые идеи, вдруг выглядящие неожиданными, положены в основу нового музея. Пышная, костюмная старина от X до XIX века показана так, чтобы захватить воображение школьника. Тут полно всяких милых интерактивных игрушек и пестрых занимательных картинок. Экспозиция про межвоенные 1920-е – 30-е с их сложной и пестрой культурной и политической жизнью – рассчитана на взрослых. А последний, послевоенный этап, чьи современники сами могут прийти на экспозицию – на отчетливо немолодую аудиторию. Это, естественно, не значит, что всем остальным, кроме «осевой» для этих залов группы, нечего в них посмотреть. В «детских» залах взрослые посетители веселятся не меньше детей, но все-таки подростки тут – главные. Экспозиция ХХ века содержит многое из того, что может заинтересовать любознательного подростка, но все-таки основана на страстном и пристрастном взрослом разговоре. Это и понятно, мы не можем проассоциировать себя со временами Яна Собеского, но легко и лично представляем себе время наших родителей, наших бабушек и дедушек.

Еще одну основополагающую черту экспозиции сформулировала ее главный куратор, выдающийся американский антрополог Барбара Киршенблат-Гимблет. Она сказала «we trust our visitors (мы доверяем нашим посетителям)» и объяснила, что ее задачей было создать драму истории, где нет авторской речи, а есть только реплики героев, то есть участников исторического процесса. Воля «драматурга» проявилась только в отборе и сочетании этих реплик. Действительно, в основных текстах на стенах и самых больших экранах сплошь цитаты из самых разных источников: хроник, статутов, писем, мемуаров, законов, речей, памфлетов. Каждая цитата (как и все остальные тексты) даны на польском и английском, и, кроме того, если высказывание в свое время было написано на ином, то есть не польском, языке, оно всегда приводится в оригинале. Это, кроме всего прочего, дает пеструю графическую картину шрифтов: еврейского, арабского, кириллицы.

Авторы экспозиции действительно безоглядно доверяют экскурсантам. И вот рядом с милостивыми и веротерпимыми привилегиями польских королей появляется воспроизведенная во всех подробностях антисемитская брошюрка об осквернении евреями гостии. Даже в этом вопиющем случае никто не пишет о злых антисемитах. Посетитель сам разберется, должен разобраться, не маленький. Или маленький (это все-таки средневековый зал), но, уж во всяком случае, не глупый. А главным оружием против юдофобской пропаганды служит не контрпропаганда, а глубокое обаяние, разлитое в каждом уголке обширного выставочного пространства.

 Еще один основополагающий принцип, который пронизывает всю экспозицию – это постоянная взаимосвязь и взаимозависимость еврейской и польской истории. Дело даже не в том, что таков концептуальный взгляд создателей музея на свой предмет. Дело в вещах гораздо более практических и потому более сущностных. Без не намеченной хотя бы пунктиром польской истории становятся не понятны все эти Казимиры и Сигизмунды, приглашавшие евреев, даровавшие им всевозможные привилегии и статуты. В XIX в., после разделов Польши, общеисторический контекст расширяется еще больше, в него попадает чуть ли не пол-Европы. Музей «Полин» справедливо позиционирует себя как международный, рассчитанный и на поляков, и на туристов. Создатели экспозиции предполагают, что турист – американец, израильтянин или японец может не знать всех поворотов польской истории, и без излишних деталей, но и без потери существа дела объясняют ее.

Современный музей, построенный на отказе от экспонатов – вещь новая и проблемная. Он ставит, явно или неявно, перед своими создателями несколько вопросов. Вот они:

Такой музей будет тем лучше, чем он новей. Из-за стремительного развития цифровых технологий «музей без экспонатов» начнет устаревать в день своего открытия. Такие музеи существуют слишком недавно, чтобы до конца знать, как справится с этой бедой. На этот вопрос, пожалуй, пока нет внятного ответа.

В картинную галерею я могу приходить сколько угодно раз. Ни Тициан, ни, допустим, Ван Гог не станут хуже от того, что я их уже видел. А зачем мне приходить несколько раз в музей, который выставляет макеты и картинки?

Наконец, музей, в котором информация превалирует над артефактом, все время конкурирует не с другими музеями «старого типа», а с книгами и, в последнее время, с телевиденьем и интернетом. Зачем мне музей, экспонирующий информацию, если я могу прочесть книгу, в крайнем случае, иллюстрированную книгу?

На второй вопрос «Полин» отвечает многомерностью своей экспозиции. Вы можете «освоить» ее за два часа, а можете, углубляясь в каждый интерактивный экран, два часа с пользой и интересом провести в любом зале. Объем информации так велик, что исчерпать ее невозможно ни за один, ни даже за несколько визитов.

Ответ на последний вопрос – самый убедительный. Музей транслирует не только информацию, но и эмоцию, и посетитель воспринимает ее не только глазами, но, благодаря тому, что он находится внутри специального пространства, всем телом. Самая сложная экспозиция в музее «Полин» та, которая посвящена Холокосту. В мире уже столько музеев Холокоста, а в самой Польше – столько его объектов, начиная с уничтоженных, проступающих из-под земли еврейских районов Варшавы и кончая Освенцимом, что сказать что-то новое на эту тему – очень сложно. И все-таки это высказывание, может быть самое ответственное из всех – состоялось. Состоялось именно благодаря пространственным решениям. Если большинство залов имеет мягкие, круглые стены, петляющие как река, «река времен», образующая протоки и заводи, то в военных залах царит злая геометрия острых углов и наклонных плоскостей. Сразу вспоминается «цвишн фалндике вент (среди падающих стен)» – образ из песни еврейских партизан «Зог ништ кейнмол, аз ду гейст ден лецтн внг (Никогда не говори, что ты идешь в последний путь)». В этих залах физически трудно находится. И именно на такой болезненный эффект, который не создаст ни книга, ни кинофильм рассчитывали архитекторы и дизайнеры.

Даже в этих залах музей «Полин» отчасти сохраняет свою природу аттракциона, пусть и жуткого. Зал, оформленный как вагон трамвая, идущего сквозь Варшавское гетто (такой трамвай и вправду ходил во время войны), а в окнах трамвая (то есть, в слайд-боксах) мелькают страшные картины. И посетитель видит все эти ужасы близко-близко, но не может войти в них, как не мог выйти на территории гетто пассажир «арийского» трамвая. Такого ощущения прошлого, прочувствованного на своей собственной шкуре, не заменит никакая книга.

Музей «Полин» – не бесстрастный учебник, а страстный монолог, он присягает на верность Польше, в словосочетании «история польских евреев» все три слова равно важны, но он и не прячет тяжелые, позорные страницы, такие как погром в Кельцах в 1946 году или последнее изгнание евреев из Польши в 1968 году.

Посетитель выходит из музея очарованный увиденным и услышанным (звук в музее почти также важен, как изображение), но и ослепленный и оглушенный. Евреи, как бы ни был прекрасен новый музей, в Польшу не вернутся. Финал усвоенной истории – страшен, а эпилог – печален. Нельзя забыть о прошлом, но и помнить о нем все время – нельзя. Может быть, новый Музей истории польских евреев «Полин» самый лучший выход из этого безвыходного положения? Может быть, в этом его сверхзадача?

Текст: Валерий Дымшиц

Валерий Дымшиц – фольклорист, антрополог, литературовед. Доктор химических наук. В настоящее время работает в Центре «Петербургская иудаика» в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Переводчик прозы и стихов с идиша, английского и немецкого. Член творческого союза «Мастера литературного перевода».

Источник – сайт “Польская культура”.