Автор: Валерий Дымшиц.
Открытие Музея истории польских евреев «Полин» в Варшаве – несомненно, событие мирового значения. Мирового, значит, не только польского и еврейского. Создание этого музея поставило целый ряд важных вопросов, далеко выходящих за границы конкретной проблематики «Полин». На некоторые из них есть ответы, на другие – пока нет. Но сама возможность осознать эти вопросы – уже огромный шаг вперед.
Писать об этих вопросах даже интересней, чем об экспозиции, тем более что такую экспозицию все-таки лучше увидеть своими глазами. Появился новый, серьезный повод съездить в Варшаву и тем, кто в ней был, и, тем более, тем, кто не был.
В музее «Полин» нет ничего случайного, все – результат сознательных усилий его создателей. Значимость поставленных вопросов, их глубокая внутренняя осознанность проявляется, прежде всего, в том, что, попав в музей, обойдя его экспозицию, понимаешь: авторы музея намеренно вытащили эти вопросы на поверхность и постарались найти их решение – чаще удачное, иногда спорное, но никогда не случайное. Во всем – и в здании музея, и в его дизайне, и в экспозиции – видишь эти неожиданные, нетривиальные решения, а потом, читая и слушая главного куратора музея Барбару Киршенблат-Гимблет и его зодчего Райнера Махламяки, понимаешь, что они говорят именно о том, что обратило на себя внимание, заставило задуматься во время экскурсии. Что создатели музея задумали, то у них и получилось. А такое бывает крайне редко.
Прежде всего – о здании музея. Это здание – само по себе – и высказывание, и памятник.
Современная музейная архитектура, вообще современная архитектура больших общественных зданий находится в переломном моменте. Наметилась смена стиля. Несомненно, здание музея «Полин» – одно из первых зрелых высказываний на новом архитектурном языке. Уверен, что это здание скоро попадет в учебники по истории архитектуры, и его еще долго будут изучать студенты.
В начале был архитектурный конкурс. Его промежуточные результаты можно увидеть в одном из залов музея. Выставлены макеты и рисунки представленных на конкурс зданий. Я очень рад, что выиграл именно реализованный проект, на мой вкус – лучший.
Там же, на выставке проектов, посетители могли выразить свою симпатию тому или иному проекту: проекты пронумерованы, и посетитель может приклеить бумажку рядом с понравившимся ему номером. Победитель вовсе не собрал самое большое число фантиков. Он только на третьем месте. Фаворитами публики стали один из польских проектов (патриотизм, как видно, сыграл тут не последнюю роль) и проект Даниэля Либескинда, автора знаменитого Еврейского музея в Берлине, чье решение вызвало самые горячие симпатии посетителей. Понятно, почему это произошло: проект Либескинда – огромная раскрытая книга. А все знают, что евреи – «народ Книги». Понятно, что это наивное архитектурное высказывание многим понравилось, но именно оно обнажило однозначность и излишнюю нарративность деконструктивизма. Деконструктивизм, как и многие другие явления в современном, точней, в недавно бывшим современным, искусстве – назойливо нарративен. Он лишает архитектуру собственного достоинства, превращая ее в визуальный комментарий к тому, о чем думает и пишет (Либескинд, например, очень много пишет) архитектор. Тот же родовой порок в изобразительном искусстве свойственен концептуализму. Новейший поворот в живописи, надеюсь, снова приведет нас к тому, что картина – это картина, а не то, о чем художник размышляет. Кажется, вслед за изобразительным искусством, архитектура тоже начала догадываться, что обладает собственным языком, непереводимым в слово. И музей «Полин» претендует на то, чтобы стать мировой вехой этого поворота.
Похоже, именно в Либескинда метит высказывание Махламяки (вывешенное рядом с макетом) о том, что архитектура, обладающая однозначной трактовкой, скучна. Скучным новый музей никак не назовешь.
Именно благодаря музею «Полин» выяснилось, что финская школа, так много определившая в архитектуре ХХ века, вновь в авангарде. И шестидесятилетний (возраст расцвета для архитектора) Райнер Махламяки, профессор архитектуры и практикующий зодчий, сознательно следует традиции, заложенной великим Алваром Аалто: использование природных форм и природных материалов, взаимодействие с ландшафтом, неагрессивность.
В лекции, прочитанной им в Петербурге, Райнер Махламяки говорит о том, что «задача современной архитектуры заключается в том, что проекты должны вписываться в контекст, будь то природный ландшафт или городская застройка». Этот тезис он проиллюстрировал как раз проектом Еврейского музея.
В какой же именно ландшафт вписано здание музея? Ландшафт этот ужасный, ничтожный и величественный одновременно. В самом центре бывшей еврейской части Варшавы, которая стала Варшавским гетто, а потом – руиной, находится пустырь. Здесь когда-то плотно стояли дома, от которых не осталось и следа, если не считать неотступной мысли о том, что они здесь были, были… Единственное украшение пустыря – памятник героям Восстания в варшавском гетто, черная заплатка среди битого камня. Потом руины разобрали, и памятник стал заплаткой на пустоте. Потом окрестности пустоты стали застраиваться невысокими пятиэтажными домами-коробками. Одни, построенные в 1950-х годах, понарядней, другие, с 60-70-х годов – просто коробки.
Трудно представить себе архитектора, который с уважением и интересом отнесся бы к этой нулевой архитектуре, стал бы размышлять о том, как его произведение должно реагировать на это архитектурное «ничто». Но Махламяки – стал. Это заметно, да он и сам об этом говорит. Райнер Махламяки не посчитал, что новый музей ему предстоит строить в пустоте, хотя соблазн считать так, кажется, велик. Быть может, привычка к скромной, невзрачной северной природе приучила финского архитектора с интересом и уважением относиться ко всему окружающему.
Облицованное гравированным стеклом невысокое (не выше окружающих пятиэтажек!) здание тает в воздухе, сливается с лужайкой. Скромный параллелепипед не стремится подчинить себе окрестности. Просторный вход приглашает войти, намекая на то, что главное – внутри. И так оно и есть.
Внутри музей поражает своей грандиозностью. Он визуально гораздо больше, чем здание снаружи, во-первых, потому что входя, посетитель оказывается в огромной пустоте, пронизывающей все здание, а, во-вторых, пустота эта захватывает огромный подземный этаж, на котором размещена основная экспозиция.
Музей рассекает гигантская трещина-пещера – это вестибюль. Вход в нее – это вход в музей, напротив – окно во всю стену фасада. Трещина сужается кверху, но не зарастает, оставляя извилину света, рассекающую крышу. Величественное внутреннее пространство, полное мягких кривых, поражает воображение. Эти как бы природные формы интерьера особенно сильно контрастируют со скромной геометрией прямоугольного, вроде бы обычного («дом как дом») экстерьера.
Внутреннее пространство принципиально многозначно. Интерпретации нарастают лавинообразно. Все они оправданны, и ни одна не исключает другую. Трудно сказать, какие из них автор предусматривал, а какие возникают у посетителя спонтанно. Раз возникают, значит они неслучайны. Все намек и все недосказанность. Вот самый простой пример. Поверхность стен в коридоре исчерчена процарапанными в светло-бежевой штукатурке прямыми. Они пересекаются под разными углами, так что глаз постоянно ловит абрис звезды Давида. Но стоит присмотреться – и ни одной до конца завершенной шестиконечной звезды найти не удается. Это такой оп-арт: ничего нельзя доказать, ни от чего нельзя отказаться. И так во всем.
Сам автор утверждает, что, работая над осевым пространством здания, он размышлял о водах Красного моря, расступившихся перед Моисеем. В этом емком образе есть многое: и чудо, и рождение нации, и спасение. Я увидел в интерьере «Полин» нечто иное. Эти свободно изогнутые, цвета песчаника стены, напомнили о пещере (например, пещерах Кумрана), о карстовой полости, водомоине. Дальше услужливая фантазия подсказывала образ истории, как скрытой от глаз подземной реки, текущей по дну пещеры. Тем более, что световое окно в потолке тоже напоминает извилистое течение реки.
Еще интересней рассматривать силуэт вестибюля на просвет, благо, как ни повернись, оказываешься напротив светоносной застекленной поверхности. Контур изогнутого пространства четко прорисован и, меняясь по мере твоего движения по коридору, неуловимо напоминает что-то знакомое. Не сразу, зато совершенно отчетливо, понимаешь, что в воздухе дрожит огромная, недорисованная буква алеф, первая буква еврейского алфавита. Ты видишь ее все время с разных ракурсов, она становится то крупнее, то мельче. Может неуловимый алеф (который я и некоторые мои коллеги видели отчетливо, а другие не видели вовсе) намекает на место польских евреев в мировой еврейской истории последних пятисот лет? Но вот ты делаешь еще несколько шагов, свод расступается, становится выше, и алеф сменяется другой буквой – ламед. Алеф и ламед образуют слово, которое на иврите значит «Бог». Видеть или не видеть имя Бога в мерцающем воздухе музея – личное дело посетителя.
Архитектурная гармония музейного здания строится на неразделенности функции и символа. Музей не выше окрестных домов, он не претендует на доминирующую роль в пространстве, поэтому ему понадобился огромный подземный этаж. В наземных этажах с естественным освещением размещены многочисленные службы, учебные классы и конференц-залы, а в подземном этаже – основная экспозиция, где преобладает искусственный свет и бесчисленные цифровые экраны. Вся тысячелетняя история евреев Польши оказалась в подземном царстве, поскольку на поверхности земли она, кажется, закончилась. Но если вы не сторонник мрачных ассоциаций, вы можете считать, что вся эта тысячелетняя история – подземная корневая система, из которой произрастает здание музея «Полин», яркого воплощения прекрасного, полного сил польско-еврейского сегодня. Выбор решения не навязан архитектором, он остается за посетителем.
Последний штрих, свидетельство гения Райнера Махламяки – это его необыкновенные эскизы, сделанные на самом раннем этапе работы. Это не только выбор архитектурного решения, но и необыкновенно изящная абстрактная графика.
Тысячелетняя история польских евреев нашла себе достойную оправу. В самой идее нового еврейского музея в Польше присутствовал отчетливый вызов. Такой музей мог стать только лучшим в мире, а иначе не стоило и браться. Здание музея не облегчило этой задачи. В таком выдающемся здании можно разместить только выдающуюся экспозицию. Ее создатели вызов приняли и выдержали его с честью, но это уже другой разговор.
Текст: Валерий Дымшиц
Валерий Дымшиц — фольклорист, антрополог, литературовед, доктор химических наук. Сотрудник центра «Петербургская иудаика» в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Переводчик прозы и стихов с идиша, английского и немецкого.
Источник — сайт «Польская культура».
